После начала полномасштабной войны в Украине Европейский союз остановил вещание российских проправительственных медиа. Под запрет попали информационные агентства, телеканалы и онлайн-медиа.

Оценки размера постоянной аудитории ныне запрещенных российских медиа в Европе разнятся. У одного только видеосервиса Kartina. TV, который предоставляет доступ к российскому телевидению, количество зрителей в Германии достигало 3,2 млн человек до войны. По разным оценкам, до 5% населения ЕС говорят и читают на русском языке. Распределение русскоговорящих по странам неравномерно. В Балтийских странах эта доля превышает 50% всего населения, в Польше и Болгарии — может достигать 20%. В Германии около 2% населения (1,6 млн человек) предпочитает говорить дома на русском языке.

У русскоязычных европейцев не обязательно есть или было российское гражданство. Но, зная язык, они могут использовать русскоязычные медиа как основной или дополнительный источник информации. Таким людям пришлось изменить свои привычки после запрета, найти новые источники новостей и досуга.

В итоге пользователь осознанно выбирает медиа, которые соответствуют его предпочтениям в темах, форматах и стиле. Он опирается на свои вкусы, прагматические задачи и степень интереса.


Примеры медиа, из которых выбирает русскоязычный пользователь в Европе:

Игра — это текстовый квест, где вы будете «набирать» себе в копилку разные медиа в зависимости от обстоятельств, в которых ваш герой оказывается. Так происходит и в жизни: события вокруг нас и социальный контекст влияют на то, какие медиа мы читаем и каким доверяем.

Социальный контекст и разные мотивации к потреблению информации определяют то, как человек формирует собственный набор медиа, степень доверия к ним и интересующие его темы.

На основе результатов интервью, фокус-групп и онлайн-опроса мы описали девять сценариев медиапотребления русскоязычных жителей Европы.

Описание каждого сценария состоит из трех частей.

В первой части мы даем общую информацию:

• Зачем человек читает или смотрит медиа? В чем его основная мотивация?
• Предпочитает медиа на родном или на местном языке?
• Насколько много времени выделяет на медиа?
• Откуда берется доверие к тому, что рассказывает медиа?
• Как в сформированный человеком набор медиа попадают новые источники и темы в них?

Во второй части описываем, каким должно быть СМИ, чтобы заинтересовать человека, у которого доминирует этот сценарий медиапотребления. Мы характеризуем образ медиа и язык, которым изложены материалы, перечисляем темы, форматы и каналы распространения.

В третьей — приводим пример материала, который был бы интересен человеку с таким сценарием медиапотребления, и объясняем причины этого выбора.

Кроме мотивации каждый из девяти сценариев обладает еще одной уникальной характеристикой, отличающей его от других. Для удобства мы сгруппировали все сценарии в таблицу ниже.

Пользователи интересуются событиями, поэтому оставляют себе достаточно времени для потребления информации из разнообразных источников. В результате у них появляется собственная картина мира на основании фактов и мнений, которые они находят в медиа.

У людей в этом сценарии есть социальные связи и на родном языке, и на языке принимающей страны. У них сформулированы политические взгляды. Они часто сохраняют связь со страной исхода, так как продолжают интересоваться событиями в ней.

Разница между тремя включенными сценариями заключается в том, как интерпретируются полученные сведения. Конформист собирает разные мнения и факты о событиях и выбирает для себя наиболее подходящие из них. Критик сравнивает мнения и факты между собой и получает собственную составную картину мира. Верующий сравнивает все мнения и факты из медиа с собственной картиной мира и отбрасывает несоответствующие.

Пользователи, придерживающиеся этого сценария в качестве основного, добиваются ощущения безопасности и комфорта. Использование родного языка делает проще медиапотребление и общение. Благодаря этому сокращается неравенство с местными жителями, которые получают повседневную информацию на своем родном языке.

В рамках таких сценариев пользователи редко демонстрируют интерес к политическим новостям. Они не считают себя частью политической жизни принимающей страны, так как часто не имеют соответствующих прав, а их связь с политическими реалиями в стране исхода нарушена переездом.

Большая часть социальных связей таких пользователей в принимающей стране сохраняется на родном языке. Отношения с местными ограничены бытовыми вопросами.

Разница между двумя описанными ниже инструментальными сценариями в том, какие проблемы пользователи решают с помощью медиа, чтобы добиться повседневного комфорта. Специалисты сосредоточены на профессиональных вопросах. Партнеры обычно чувствуют себя ответственными в первую очередь перед семьей и близкими, поэтому используют информацию из медиа, чтобы организовать их быт и досуг.

Политические взгляды — конформные, подстраиваются под взгляды той группы, которую считают доминирующей (большинством).

Разница между двумя инерционными сценариями в том, что Зритель пользуется медиа из чувства внутренней необходимости быть в курсе основных событий, однако затем полученную информацию никак не использует. У его медиапотребления нет ни специальной цели, ни какого-либо существенного дополнительного преимущества. Собеседник тоже чувствует необходимость быть в курсе повестки, однако эта мотивация у него формируется более осознанно, поскольку ему нужны поводы и темы для разговоров в его социальном окружении.

Пользователи реагируют на радикальные изменения в их повседневности и на время (до года) значительно расширяют список источников и объем потребляемой информации. Переходный сценарий не зависит от социальных отношений и политических взглядов человека, который ему оказался подвержен.

До и после медиапотребления по такому сценарию пользователи либо справляются с кризисом и возвращаются к ранее привычному им сценарию, набору источников и тем, либо устают от интенсивного погружения в новостную повестку и уменьшают число источников. В любом случае из-за пережитого стресса палитра медиапотребления пользователя навсегда меняется.

Разница между двумя сценариями — в происхождении стресса.


Чужак создает себе стресс сам. Например, он может эмигрировать или изменить профессию. Его медиапотребление меняется, но он контролирует процесс.

Пострадавший, наоборот, оказывается жертвой неожиданных изменений. Это может быть военный конфликт, эпидемия или болезнь. С помощью медиа Пострадавший пытается справиться со стрессом.

На то, какой сценарий медиапотребления доминирует у человека, влияет социальный контекст, в котором он проживает. Именно контекст формирует основную мотивацию, то есть то, по каким вопросам человек обращается к медиа, что от них ожидает получить.

Для русскоязычных европейцев социальный контекст во многом определяется двумя факторами:

• опытом миграции и уровнем интеграции в сообщество другой страны;
• билингвальностью (родной язык и язык принимающей страны) их повседневной среды.

То, в каких условиях происходит миграция и интеграция в новое сообщество, отличается как у разных поколений мигрантов, так и в зависимости от принимающей страны.

Так, для большинства русскоязычных жителей Германии миграция — добровольное решение либо о репатриации (в основном русских немцев), либо переезд по рабочим основаниям.

В Латвии и Эстонии русскоговорящие оказались поставлены перед необходимостью интеграции, так как жили там до распада Советского Союза и остались жить в этих государствах в качестве этнического меньшинства после обретения Балтийскими странами независимости.

Чтобы понять специфику социального контекста разных групп русскоязычного населения в этих странах, мы собрали научные публикации по этой тематике, изучили доступные административные данные по демографии (переписи населения и официальные отчеты) и дополнили их собственным онлайн-опросом, таргетированным на аудиторию русскоязычных европейцев.

Первый этап — это преимущественно репатриация русских немцев на основании того, что их предки ранее проживали на территории Германии, а затем в ходе разных исторических процессов оказались на территории России, Украины, Казахстана или других частей бывшего СССР. Хотя возможность репатриации существовала с 1950-х годов, активное переселение из стран бывшего СССР началось после его распада.

Первоначальные условия переселения в рамках программы «Поздних переселенцев» постепенно усложнялись: в 1992 году была введена годовая квота (226 тыс. человек), в 1998 году — языковые тесты. С начала 2000-х волна иммиграции переселенцев значительно замедлилась до нескольких тысяч человек в год. На переписи населения Германии 2020 года около 2,2 млн человек заявили, что иммигрировали в страну в качестве репатриантов из бывших советских республик.

После прибытия в Германию репатрианты сталкивались с тем, что многие местные жители классифицировали их как «русских» и «чужих» из-за разницы в культурных и религиозных практиках, а также из-за использования русского языка на постоянной основе. Одной из часто используемых фраз для описания чувств человека, «застрявшего» между двумя обществами, стала:

Тем не менее исследование постсоветских мигрантов в Германии фондом Бориса Немцова в 2016 году показало, что большинство русскоязычных иммигрантов идентифицировали себя как немцы, а еще 19% — как европейцы. К категории «русский» или «россиянин» себя отнесли только 18%.


Также, согласно исследованию, 42% постсоветских мигрантов продолжали разговаривать на русском дома, 32% предпочитали использовать как немецкий, так и русский языки. При этом почти половина респондентов продолжали активно поддерживать связь с родиной, например, через постоянные разговоры с родственниками, друзьями и коллегами.

По сравнению с местным населением репатрианты редко имели техническую квалификацию или ученую степень. Средний доход домохозяйства на душу населения среди них был выше, чем у других иммигрантов, но значительно меньше, чем у местного населения.

Второй этап — это высококвалифицированная трудовая или учебная миграция в Германию. Ее основной этап пришелся на конец нулевых — начало десятых годов. Например, в 2021 году на долю жителей Российской Федерации приходилось 5,3% (примерно 1,3 тыс.) от всех выданных Германией «голубых карт» (Blue Card) — видов на жительство для квалифицированных работников с достаточно высокой заработной платой, зафиксированной в их трудовом контракте с немецким работодателем.

Семьи, которые приезжают по программе Blue Card или в рамках учебных виз, меньше по размеру, чем семьи репатриантов. Часто это более молодые люди, у которых еще нет детей. Эта группа мигрантов тяготела к крупным городам, которые предоставляли больше соответствующих рабочих мест.

«Голубые карты» позволяют российским трудовым мигрантам подавать документы на постоянный вид на жительство в Германии спустя три года проживания. В нем не нуждаются репатрианты, так как они сразу могут получить гражданство. По состоянию на конец 2021 года в Германии были зарегистрированы 269 тыс. легально проживающих в стране жителей с российским паспортом, из них 41 тыс. — в возрасте до 20 лет. Вероятно, подавляющую часть от этого числа и составляют трудовые мигранты из России и их дети.

Из них около 2,2 млн — это поздние переселенцы из разных постсоветских республик, и еще около 300 тысяч — трудовая, учебная и гуманитарная иммиграция из России.

В отличие от Германии, представители русскоязычных диаспор стран Балтии не столкнулись с опытом миграции. Тем не менее их социальный контекст, повлиявший в том числе и на медиапотребление, построен на опыте интеграции в новые государства.

Сразу после распада СССР гражданство Латвии и Эстонии можно было автоматически получить на основании этнического происхождения или факта проживания предков в стране до 1940 года. Часть русскоязычного и этнически русского населения под эти критерии не попало. Для тех, кто не имел права автоматически получить гражданство, впоследствии были приняты законы об иностранных лицах, или негражданах.

В Латвии русскоязычные неграждане имеют право на постоянное пребывание, равные с гражданами социальные и экономические права, но не могут голосовать и работать на госслужбе. Неграждане могут в любой момент получить гражданство в порядке натурализации, сдав два теста: языковой и на знание Конституции.

Существенная часть неграждан либо получили российский паспорт, чтобы иметь доступ к российскому рынку труда, социальной и пенсионной системе, либо не стали получать латышский, чтобы не утратить право на безвизовый въезд в Россию. Одновременно российским и латышским паспортом в Латвии владеть нельзя, поскольку в стране запрещено двойное гражданство со всеми государствами, кроме членов ЕС и НАТО.

В повседневной жизни статус негражданина, по крайней мере до начала войны России в Украине, не вызывал особых проблем. Невозможность голосовать вызывала раздражение, но не становилась основным драйвером натурализации. Русскоязычное население проживало в закрытых сообществах, где в семье и в быту использоваться родной язык. Согласно опросу 2020 года, 77% русскоязычных использовали русский язык при общении с коллегами или клиентами во время работы в Латвии.

В основном русскоязычное население проживает в Риге, Даугавпилсе и в целом в восточном регионе страны — Латгалии.

Этнические русские до войны были неплохо интегрированы в экономическую, культурную и политическую жизнь Латвии, их уровень жизни по стране выше среднего. Однако молодое поколение русских в Латвии больше ориентировано на интеграцию в стране и меньше связано с Россией, хотя считает полную ассимиляцию нежелательной.

Число экономических мигрантов из России в Латвию незначительно. С 2011 по 2021 годы в Латвию переехали около 9,5 тыс. человек.

Права и условия натурализации неграждан в Эстонии крайне похожи на латвийские. Существенная часть русскоязычных неграждан Эстонии также делают свой выбор оставаться в этом статусе инструментально: держатели «серых паспортов» могут путешествовать в Россию без визы, что является привлекательным для бизнесменов и тех, у кого в России существуют семейные связи.

Этнически русское население сосредоточено в Таллинне и северо-восточном регионе Ида-Вирумаа, включающим город Нарва.

В отличие от Латвии, в Эстонии между русскоязычным и местным населением страны существует более серьезная сегрегация. Они находятся в разных культурных и языковых пространствах, а межэтническая коммуникация ограничена работой и учебой. Кроме того, в сегрегацию вносит вклад и неравенство на рынке труда, возникающее в основном из-за того, что русскоязычное население хуже владеет эстонским языком.

Низкая интеграция заметнее всего в госсекторе, где только 2% госслужащих неэстонского происхождения.

Число экономических мигрантов незначительно: в 2020 году в Эстонии было 8,5 тыс. жителей России с видом на жительство.

Контекст, в котором сформировалась эта потребность, отличается. В Германии миграция была добровольным решением о репатриации или переезде, основанным на общем культурном основании. В Латвии и Эстонии — наоборот. Русскоговорящие оказались в вынужденно изолированном положении, так как жили там до распада СССР и остались в независимых государствах.

Это не могло не отразиться на медиапотреблении.

Если в Германии после начала войны России в Украине неизбежное изменения списка медиа и тем соответствовало сценарию Чужака (самостоятельное решение о переезде), то в странах Балтии — сценарию Пострадавшего (вынужденная адаптация к изменившейся ситуации).

Ностальгия и потребность в медиапотреблении на русском языке приводит к тому, что прошедшие через сценарии Чужака и Пострадавшего начинают адаптироваться. Они либо пытаются получить доступ к привычным медиа на русском в обход блокировок, либо полностью изолируют себя от внешнего, противоречащего их взглядам контента.

В любом случае эта часть русскоязычных европейцев продолжает замыкаться внутри себя и накапливать раздражение, которое, вероятно, выльется в политические последствия. Например, в поддержку ультраправых сил на выборах, которые, как правило, менее критически настроены по отношению и к России в целом, и к русскому языку и культуре.

◼︎ Проживающее на территории ЕС русскоязычное население после начала полномасштабного вторжения России в Украину оказалось отрезано от привычных им российских медиа. Регуляторы Евросоюза запретили вещание связанных с российским государством телеканалов и онлайн-ресурсов.

По крайней мере для части российской диаспоры — особенно в Германии и странах Балтии — русскоязычное вещание было важным элементом сохранения идентичности. Потребление медиа на родном языке давало им ощущение принадлежности к российскому сообществу и культуре. Эта потребность использовалась российской пропагандой для трансляции через медиа в том числе антизападных, а после 24 февраля — и провоенных — нарративов.

◼︎ Исследование показало, что среди русскоязычных европейцев распространены четыре группы сценариев медиапотребления. Каждый сценарий определяется ключевой мотивацией, отталкиваясь от которой проживающий в странах ЕС человек продолжает использовать источники на русском или местном языках (кроме потребности в сохранении связи с российским культурным пространством.

◼︎ Первая группа сценариев — «включённые». Для таких пользователей потребление медиа — это форма политической активности или досуга. Они, как правило, тратят много времени, изучая новостные ресурсы, в том числе сравнивая русскоязычные источники с источниками на тех местных языках, которыми они владеют.

Именно «включённые» медиапотребители задают тренды политических обсуждений в русскоязычных группах в соцсетях и таким образом влияют на позиции остальных. Так, после 24 февраля именно благодаря им доминирующее до этого обсуждение пандемии коронавируса и вводимых европейскими странами ограничений оказалось мгновенно вытеснено новостями о войне в Украине, которые подавались преимущественно с пророссийских позиций.

◼︎ Для «инструментальных» сценариев медиа — источник повседневного комфорта. Этот тип медиапотребителей редко демонстрирует интерес к политическим новостям, как из России, так и из Европы. На русском языке они, прежде всего, ищут практическую информацию по адаптации к жизни в принимающей стране и рассчитывают на помощь других русскоязычных и широкие сети поддержки.

Именно «инструментальные» медиапотребители создают основной массив обсуждений в русскоязычных группах в соцсетях. Они избегают политических тем, в том числе потому что опасаются последствий за публичное выражение своей политической позиции.

◼︎ При «инерционных» сценариях пользователи считают, что знать о событиях в мире — это их «долг», но специального интереса к медиа не проявляют. Для них просмотр новостей на русском языке — давно устоявшаяся рутина, которая дополняется обсуждениями новостей в постоянном социальном кругу.

Именно «инерционные» медиапотребители наиболее подвержены российской пропаганде. В первую очередь это связано с тем, что телевидение — их основной источник информации. Но также и потому, что наибольшее доверие у них вызывает формат «быличек» — способ подачи новостей через личный опыт и нарочито искренние истории «простых» людей, которые оказались свидетелями или участниками какого‑то события. Этот формат, используемый российскими проправительственными медиа, затем оказывается сложно опровергнуть.

◼︎ «Переходные» — четвёртая группа сценариев, при которых медиа — проводник в экстремальном положении, помогающий человеку справиться со стрессом. В момент кризиса пользователь радикально расширяет список источников и объём потребляемой информации, что после острой фазы кризиса приводит к серьёзному изменению всей палитры медиапотребления.

До 24 февраля такой стресс у русскоязычных пользователей, как правило, возникал из-за переезда. Однако сегодня группа переходных сценариев медиапотребления характерна и для тех, кто уже давно проживает в странах ЕС. Они испытывают иной тип стресса, который трансформирует их привычное медиапотребление.

◼︎ Для части русскоязычных европейцев лишение доступа к привычным медиа на русском языке после их блокировки оказалось усилено ощущением небезопасности, исходящей от правительств стран ЕС. Российские диаспоры в Германии, Латвии и Эстонии обнаружили, что тот уровень интеграции в европейское сообщество, который у них есть сейчас и был достаточным для того, чтобы комфортно жить в их странах ранее, теперь оказался слишком низким.

Сохранившаяся у них связь с Россией и русскоязычным пространством, в том числе через российские государственные медиа, привела к тому, что их политические взгляды и отдельные социальные практики (например, незнание или недостаточное знание местного языка) теперь считаются неприемлемыми в принимающей стране.

◼︎ Столкнувшиеся со стрессом недостаточной интеграции русскоязычные европейцы придерживаются одной из трёх стратегий выхода из «переходного» состояния.

Во‑первых, часть из них пытается переждать трудные времена, не предпринимая усилия по большей интеграции и не меняя исходный тип медиапотребления. Такие пользователи ищут возможности, в том числе, нелегального доступа к привычным пророссийским источникам информации, отражающим их точку зрения.

Вторая стратегия — приложить усилия к большей интеграции в сообщество принимающей страны. Эти пользователи пытаются выучить лучше язык, сдать экзамен на гражданство, найти местных знакомых или сменить работу. Они заинтересованы и в новых медиа, которые помогут им интегрироваться.

Третьей стратегии придерживаются те, кто испытал наибольший стресс, осознав недостаточность уровня их текущей интеграции. Они рассматривают для себя сценарий переезда из ЕС в Россию, где они смогут находиться в русскоязычной среде и без опасений потреблять российские новостные источники.

◼︎ Российские независимые медиа, покинувшие Россию и оказавшиеся в эмиграции, в том числе на территории ЕС, могли бы выступить «проводниками» для тех русскоязычных европейцев, которые выбрали для себя стратегию усиления интеграции. Для этого им, прежде всего, необходимо ориентироваться в качестве одной из целевых аудиторий не только на тех, кто переехал из России в Европу после начала полномасштабного вторжения в Украину, но и на более укоренённых представителей российской диаспоры.

Изначально имеет смысл опираться на «включённых» медиапотребителей как на наиболее политизированную группу, которая в качестве одного из источников информации использовала российские независимые медиа и до 24 февраля. На втором этапе, когда «включённые» медиапотребители начнут чаще ссылаться на независимые СМИ во время обсуждения в соцсетях, можно сделать ставку на «инструментальных» медиапотребителей, предоставляя им более практическую информацию, например о налогах, документах или событиях, происходящих в их странах. После формирования устойчивого спроса в первой и второй группах, независимые медиа могли бы попробовать выступать альтернативными ресурсами и для «инерционных» медиапотребителей, помогая тем самым противостоять российской дезинформации в Европе.